Неточные совпадения
Раз как-то случилось, забавляя детей, выстроил будку из карт, да после того всю почь снились проклятые.
Но и на этот
раз ответом было молчание или же такие крики, которые совсем не исчерпывали вопроса. Лицо начальника сперва побагровело, потом
как-то грустно поникло.
— Нет еще; я говорил
раза два с княжной, не более, но знаешь,
как-то напрашиваться в дом неловко, хотя здесь это и водится… Другое дело, если бы я носил эполеты…
Александра Степановна
как-то приезжала
раза два с маленьким сынком, пытаясь, нельзя ли чего-нибудь получить; видно, походная жизнь с штабс-ротмистром не была так привлекательна, какою казалась до свадьбы.
Уже начинал было он полнеть и приходить в те круглые и приличные формы, в каких читатель застал его при заключении с ним знакомства, и уже не
раз, поглядывая в зеркало, подумывал он о многом приятном: о бабенке, о детской, и улыбка следовала за такими мыслями; но теперь, когда он взглянул на себя
как-то ненароком в зеркало, не мог не вскрикнуть: «Мать ты моя пресвятая! какой же я стал гадкий!» И после долго не хотел смотреться.
Известно, что есть много на свете таких лиц, над отделкою которых натура недолго мудрила, не употребляла никаких мелких инструментов,
как-то: напильников, буравчиков и прочего, но просто рубила со своего плеча: хватила топором
раз — вышел нос, хватила в другой — вышли губы, большим сверлом ковырнула глаза и, не обскобливши, пустила на свет, сказавши: «Живет!» Такой же самый крепкий и на диво стаченный образ был у Собакевича: держал он его более вниз, чем вверх, шеей не ворочал вовсе и в силу такого неповорота редко глядел на того, с которым говорил, но всегда или на угол печки, или на дверь.
Слова ли Чичикова были на этот
раз так убедительны, или же расположение духа у Андрея Ивановича было
как-то особенно настроено к откровенности, — он вздохнул и сказал, пустивши кверху трубочный дым: «На все нужно родиться счастливцем, Павел Иванович», — и рассказал все, как было, всю историю знакомства с генералом и разрыв.
Вот
как-то один
раз у них на обеде говорит он: «Что ж, господа, когда-нибудь и ко мне, в имение к князю».
Он пытался несколько
раз с нею заговорить, но
как-то не пришлось так.
После этого, как, бывало, придешь на верх и станешь перед иконами, в своем ваточном халатце, какое чудесное чувство испытываешь, говоря: «Спаси, господи, папеньку и маменьку». Повторяя молитвы, которые в первый
раз лепетали детские уста мои за любимой матерью, любовь к ней и любовь к богу
как-то странно сливались в одно чувство.
В другое время все это, конечно, внушало много уважения, но на этот
раз Аркадий Иванович оказался
как-то особенно нетерпеливым и наотрез пожелал видеть невесту, хотя ему уже и доложили в самом начале, что невеста легла уже спать.
Это уже одно показалось Раскольникову
как-то странным: он сейчас оттуда, а тут как
раз про нее же.
Случалось ему уходить за город, выходить на большую дорогу, даже
раз он вышел в какую-то рощу; но чем уединеннее было место, тем сильнее он сознавал как будто чье-то близкое и тревожное присутствие, не то чтобы страшное, а
как-то уж очень досаждающее, так что поскорее возвращался в город, смешивался с толпой, входил в трактиры, в распивочные, шел на Толкучий, на Сенную.
Впрочем, в эти два-три дня после смерти Катерины Ивановны он уже
раза два встречался с Свидригайловым, всегда почти в квартире у Сони, куда он заходил
как-то без цели, но всегда почти на минуту.
Он перекрестился несколько
раз. Соня схватила свой платок и накинула его на голову. Это был зеленый драдедамовый платок, вероятно тот самый, про который упоминал тогда Мармеладов, «фамильный». У Раскольникова мелькнула об этом мысль, но он не спросил. Действительно, он уже сам стал чувствовать, что ужасно рассеян и
как-то безобразно встревожен. Он испугался этого. Его вдруг поразило и то, что Соня хочет уйти вместе с ним.
Раз как-то, месяца два тому назад, они было встретились на улице, но Раскольников отвернулся и даже перешел на другую сторону, чтобы тот его не заметил.
Авдотье Романовне еще несколько
раз и прежде (а один
раз как-то особенно) ужасно не понравилось выражение глаз моих, верите вы этому?
В Бадене [Баден — знаменитый курорт.] он
как-то опять сошелся с нею по-прежнему; казалось, никогда еще она так страстно его не любила… но через месяц все уже было кончено: огонь вспыхнул в последний
раз и угас навсегда.
— Да, — повторила Катя, и в этот
раз он ее понял. Он схватил ее большие прекрасные руки и, задыхаясь от восторга, прижал их к своему сердцу. Он едва стоял на ногах и только твердил: «Катя, Катя…», а она
как-то невинно заплакала, сама тихо смеясь своим слезам. Кто не видал таких слез в глазах любимого существа, тот еще не испытал, до какой степени, замирая весь от благодарности и от стыда, может быть счастлив на земле человек.
И первый
раз ему захотелось
как-то особенно приласкать Лидию, растрогать ее до слез, до необыкновенных признаний, чтоб она обнажила свою душу так же легко, как привыкла обнажать бунтующее тело. Он был уверен, что сейчас скажет нечто ошеломляюще простое и мудрое, выжмет из всего, что испытано им, горький, но целебный сок для себя и для нее.
По настоянию деда Акима Дронов вместе с Климом готовился в гимназию и на уроках Томилина обнаруживал тоже судорожную торопливость, Климу и она казалась жадностью. Спрашивая учителя или отвечая ему, Дронов говорил очень быстро и
как-то так всасывая слова, точно они, горячие, жгли губы его и язык. Клим несколько
раз допытывался у товарища, навязанного ему Настоящим Стариком...
Как-то вечером, когда в окна буйно хлестал весенний ливень, комната Клима вспыхивала голубым огнем и стекла окон, вздрагивая от ударов грома, ныли, звенели, Клим, настроенный лирически, поцеловал руку девушки. Она отнеслась к этому жесту спокойно, как будто и не ощутила его, но, когда Клим попробовал поцеловать еще
раз, она тихонько отняла руку свою.
— Томилина я скоро начну ненавидеть, мне уже теперь, иной
раз, хочется ударить его по уху. Мне нужно знать, а он учит не верить, убеждает, что алгебра — произвольна, и черт его не поймет, чего ему надо! Долбит, что человек должен разорвать паутину понятий, сотканных разумом, выскочить куда-то, в беспредельность свободы. Выходит
как-то так: гуляй голым! Какой дьявол вертит ручку этой кофейной мельницы?
Первый
раз Клим Самгин видел этого человека без башлыка и был удивлен тем, что Яков оказался лишенным каких-либо особых примет. Обыкновенное лицо, — такие весьма часто встречаются среди кондукторов на пассажирских поездах, — только глаза смотрят
как-то особенно пристально. Лица Капитана и многих других рабочих значительно характернее.
Поговорить с нею о Безбедове Самгину не удавалось, хотя каждый
раз он пытался начать беседу о нем. Да и сам Безбедов стал невидим, исчезая куда-то с утра до поздней ночи.
Как-то, гуляя, Самгин зашел к Марине в магазин и застал ее у стола, пред ворохом счетов, с толстой торговой книгой на коленях.
И он не спешил сблизиться с своими петербургскими родными, которые о нем знали тоже по слуху. Но
как-то зимой Райский однажды на балу увидел Софью,
раза два говорил с нею и потом уже стал искать знакомства с ее домом. Это было всего легче сделать через отца ее: так Райский и сделал.
Лиза
как-то говорила мне
раз, мельком, вспоминая уже долго спустя, что я произнес тогда эту фразу ужасно странно, серьезно и как бы вдруг задумавшись; но в то же время «так смешно, что не было возможности выдержать»; действительно, Анна Андреевна опять рассмеялась.
В другой
раз мы
как-то заговорили о маме...
Одним словом, сцена вышла потрясающая; в комнате на сей
раз были мы только все свои, даже Татьяны Павловны не было. Лиза
как-то выпрямилась вся на месте и молча слушала; вдруг встала и твердо сказала Макару Ивановичу...
Но в этот
раз Макар Иванович
как-то неожиданно и удивительно повернул разговор; замечу, что Версилов и доктор очень нахмуренно разговаривали поутру о его здоровье.
Эта болонка
как-то уж очень меня развлекала, так даже, что я переставал рассказывать и
раза два потянулся к ней, но Ламберт махнул рукой, и Альфонсина с своей болонкой мигом стушевалась за ширмы.
— Конечно, я должен бы был тут сохранить секрет… Мы
как-то странно разговариваем с вами, слишком секретно, — опять улыбнулся он. — Андрей Петрович, впрочем, не заказывал мне секрета. Но вы — сын его, и так как я знаю ваши к нему чувства, то на этот
раз даже, кажется, хорошо сделаю, если вас предупрежу. Вообразите, он приходил ко мне с вопросом: «Если на случай, на днях, очень скоро, ему бы потребовалось драться на дуэли, то согласился ль бы я взять роль его секунданта?» Я, разумеется, вполне отказал ему.
Я обыкновенно входил молча и угрюмо, смотря куда-нибудь в угол, а иногда входя не здоровался. Возвращался же всегда ранее этого
раза, и мне подавали обедать наверх. Войдя теперь, я вдруг сказал: «Здравствуйте, мама», чего никогда прежде не делывал, хотя
как-то все-таки, от стыдливости, не мог и в этот
раз заставить себя посмотреть на нее, и уселся в противоположном конце комнаты. Я очень устал, но о том не думал.
Раз очнувшись, я увидел, что она делает среди комнаты пируэт, но она не танцевала, а относился этот пируэт
как-то тоже к рассказу, а она только изображала в лицах.
Он был все тот же, так же щеголевато одет, так же выставлял грудь вперед, так же глупо смотрел в глаза, так же воображал, что хитрит, и был очень доволен собой. Но на этот
раз, входя, он
как-то странно осмотрелся; что-то особенно осторожное и проницательное было в его взгляде, как будто он что-то хотел угадать по нашим физиономиям. Мигом, впрочем, он успокоился, и самоуверенная улыбка засияла на губах его, та «просительно-наглая» улыбка, которая все-таки была невыразимо гадка для меня.
Она пришла, однако же, домой еще сдерживаясь, но маме не могла не признаться. О, в тот вечер они сошлись опять совершенно как прежде: лед был разбит; обе, разумеется, наплакались, по их обыкновению, обнявшись, и Лиза, по-видимому, успокоилась, хотя была очень мрачна. Вечер у Макара Ивановича она просидела, не говоря ни слова, но и не покидая комнаты. Она очень слушала, что он говорил. С того
разу с скамейкой она стала к нему чрезвычайно и
как-то робко почтительна, хотя все оставалась неразговорчивою.
Повторяю, я был в вдохновении и в каком-то счастье, но я не успел договорить: она вдруг
как-то неестественно быстро схватила меня рукой за волосы и
раза два качнула меня изо всей силы книзу… потом вдруг бросила и ушла в угол, стала лицом к углу и закрыла лицо платком.
— Я это знаю от нее же, мой друг. Да, она — премилая и умная. Mais brisons-là, mon cher. Мне сегодня
как-то до странности гадко — хандра, что ли? Приписываю геморрою. Что дома? Ничего? Ты там, разумеется, примирился и были объятия? Cela va sanà dire. [Это само собой разумеется (франц.).] Грустно
как-то к ним иногда бывает возвращаться, даже после самой скверной прогулки. Право, иной
раз лишний крюк по дождю сделаю, чтоб только подольше не возвращаться в эти недра… И скучища же, скучища, о Боже!
В первый
раз в жизни случилось мне провести последний день старого года
как-то иначе, непохоже ни на что прежнее. Я обедал в этот день у японских вельмож! Слушайте же, если вам не скучно, подробный рассказ обо всем, что я видел вчера. Не берусь одевать все вчерашние картины и сцены в их оригинальный и яркий колорит. Обещаю одно: верное, до добродушия, сказание о том, как мы провели вчерашний день.
Нагасаки на этот
раз смотрели
как-то печально. Зелень на холмах бледная, на деревьях тощая, да и холодно, нужды нет, что апрель, холоднее, нежели в это время бывает даже у нас, на севере. Мы начинаем гулять в легких пальто, а здесь еще зимний воздух, и Кичибе вчера сказал, что теплее будет не раньше как через месяц.
Раз, когда Привалов тихо разговаривал с Верочкой в синей гостиной, издали послышались тяжелые шаги Василия Назарыча. Девушка смутилась и вся вспыхнула, не зная, что ей делать. Привалов тоже почувствовал себя не особенно приятно, но всех выручила Марья Степановна, которая как
раз вошла в гостиную с другой стороны и встретила входившего Василия Назарыча. Старик, заметив Привалова,
как-то немного растерялся, а потом с улыбкой проговорил...
Перед рождеством Привалов почти все время провел в Гарчиках; к Бахаревым он заходил
раза два, но все
как-то неудачно: в первый
раз Надежда Васильевна не показалась из своей комнаты, во второй она куда-то уехала только что перед ним.
Раза два
как-то случилось, что она не выходила к нему, но сегодня он испытывал какое-то ноющее, тоскливое чувство ожидания; ему было неприятно, что она не хочет показаться.
— Знаете ли, Сергей Александрыч, что вы у меня
разом берете все? Нет, гораздо больше, последнее, —
как-то печально бормотал Ляховский, сидя в кресле. — Если бы мне сказали об этом месяц назад, я ни за что не поверил бы. Извините за откровенность, но такая комбинация
как-то совсем не входила в мои расчеты. Нужно быть отцом, и таким отцом, каким был для Зоси я, чтобы понять мой, может быть, несколько странный тон с вами… Да, да. Скажите только одно: действительно ли вы любите мою Зосю?
Он рассматривал потемневшее полотно и несколько
раз тяжело вздохнул: никогда еще ему не было так жаль матери, как именно теперь, и никогда он так не желал ее видеть, как в настоящую минуту. На душе было так хорошо, в голове было столько мыслей, но с кем поделиться ими, кому открыть душу! Привалов чувствовал всем существом своим, что его жизнь осветилась каким-то новым светом, что-то, что его мучило и давило еще так недавно,
как-то отпало само собой, и будущее было так ясно, так хорошо.
Острый период болезни Лоскутова продолжался дней десять, в течение которых он ни
разу не заснул, но потом он
как-то вдруг «стишал» и точно весь распустился.
Опустив глаза и
как-то по-детски вытянув губы, Колпакова несколько
раз повторила речитатив своей шансонетки, и когда публика принялась неистово ей аплодировать, она послала несколько поцелуев в ложу Ивана Яковлича.
За все четыре года после отъезда Екатерины Ивановны он был у Туркиных только два
раза, по приглашению Веры Иосифовны, которая все еще лечилась от мигрени. Каждое лето Екатерина Ивановна приезжала к родителям погостить, но он не видел ее ни
разу;
как-то не случалось.
Но странно это: и прокурор, и следователь слушали на этот
раз как-то ужасно сдержанно, смотрели сухо, вопросов делали гораздо меньше.
— Позвольте же повторить вопрос в таком случае, —
как-то подползая, продолжал Николай Парфенович. — Откуда же вы могли
разом достать такую сумму, когда, по собственному признанию вашему, еще в пять часов того дня…